Впервые анонсируя программу театрального фестиваля 2023 года, в рамках которого и должны были изначально состояться показы спектакля «Мать», Александринский театр указывал одноимённый роман Максима Горького как непосредственный его источник. Традиционной постановки «по мотивам» произведения, однако, так и не случилось. Проект трансформировался в автономную пьесу, лишь навеянную, как отмечает сам автор Константин Богомолов, темами и сюжетами романа. Единственным мотивом Горького, который поддаётся ненасильственному узнаванию в «Горькой пьесе», становится образ матери, готовой защищать интересы своего сына-диссидента, несмотря ни на что.
Если материнская линия романа Горького и послужила импульсом к постановке, то «крёстным отцом» спектакля можно смело назвать Достоевского. Именно преступление и судьба его наказания дают ход всем событиям пьесы. Молодого человека арестовывают за участие в противозаконной акции на модном показе, и чтобы вызволить своего ребёнка из-за решётки, мать сообщает следователю, что он является сыном высокопоставленного лица.
Знакомство Отца (н.а. России Пётр Семак) и Сына (Владимир Минахин) начинается с вопроса «А ты что, Достоевского не читал?», а утраченная в детстве эпилепсия становится одним из сигналов их кровного родства. Как мы помним этим недугом страдал и Фёдор Михайлович, и персонажи нескольких его произведений. Чтобы заякорить эти смысловые параллели, в конце первого акта появляется сцена из романа «Идиот». С помощью настенных титров действие пьесы перемещается в пространство сна, и вот уже перед нами странный и натянутый диалог Князя Мышкина в доме генерала Епанчина:
—Так вы ещё и родственник?
— И это почти что нет. Впрочем, если натягивать, конечно, родственники, но до того отдалённые, что, по-настоящему, и считаться даже нельзя.
Второе действие тоже не остаётся без отсылок к Достоевскому. Поднимая волнующую тему своего рождения, Сын №2 задаёт матери риторический вопрос «Кто же я – божественное создание или прыщ», в котором, конечно, узнаётся одна из самых цитируемых фраз русской литературы «Тварь ли я дрожащая или право имею». В конце пьесы появляется ещё один негласный атрибут «достоевщины» — топор-убийца, а точнее его суррогат – молоток. Поклонников творчества Богомолова не удивит обилие обращений к наследию классика, ведь на счету режиссёра сразу несколько постановок по главным романам Достоевского: «Карамазовы» (МХАТ им. Чехова), «Князь» (Ленком), «Преступление и наказание» (Приют комедианта), «Бесы Достоевского» (Театр на Бронной).
Обезличенные наименования персонажей Мать 1 и Мать 2, Сын 1 и Сын 2 дают повод поговорить и о двойничестве. Став участниками бессердечной рокировки, сыновья обречены проживать судьбы друг друга. И если в первом акте кажется, что молодые люди ничем не похожи, к концу спектакля такое утверждать уже нельзя. Оба сына зеркалят жизнь не только друг друга, но и своих матерей. Столкнувшись с вероятностью родительства, Сын №2 безразлично рассуждает о том, зачем вообще рожать детей, а Сын №1 откупается от неудобной ситуации деньгами, нанизывая новый виток на бесконечную спираль инфантицида.
Сюжет о подменыше открывает для нас ещё один пласт рассуждений о культурных импульсах пьесы. Мотив отречения от ребёнка – путём его подмены или убийства – известен мировой культуре, начиная с древнегреческих трагедий. Нельзя сказать, что в пьесе Богомолова, закрученной в лучших традициях телевизионной мелодрамы, материнский поступок становится почвой для этической полемики. Мать №1 (Александра Большакова), взявшая на себя роль судьбоносной Мойры, остаётся безмолвной, как статуя, не внимая просьбам мужа объяснить своё давнее решение. Неудобный разговор, ожидаемый зрителями как кульминация, так и не состоится.
Эмоциональный выплеск возьмёт на себя Мать №2 (Анна Селедец). Её голосу доверил Константин Богомолов свой собственный поэтический текст. Этот монолог – единственный эпизод спектакля, где режиссёр позволяет актёрам «играть» на сцене: отрешённое проговаривание слов постепенно трансформируется в декламацию, то в стиле Маяковского, то Бродского, следом манера чтения приобретает черты поминального песнопения.
Механическое говорение текста и отказ от перфоманса как такового стали визитной карточкой творчества Богомолова. В новом спектакле такой метод актёрского существования смотрится довольно органично. Накладывая режиссёрское табу на театральные эмоции, Богомолов словно демонстрирует выпуск реалити-шоу: с невнятными диалогами, неуклюжими разговорами по телефону, бессмысленными проходками из одной части комнаты в другую. На такой театр смотреть одновременно легко и сложно: актёры, которые ведут себя на сцене, как в жизни, становятся более понятны зрителю, но что-то в их интонации всё же настораживает.
Герои с абсорбированными эмоциями живо рисуют уже архетипические образы примитивной московской элиты, показанные Богомоловым и в других проектах. Дом Асоновых, пугающе пустой и холодный, оказывается наполнен людьми, невероятно далёкими друг от друга. Разговоры за завтраком здесь – просто ежедневная рубрика со светскими новостями и безразличным обменом комментариями. Сценами утра в доме Асоновых и обрамляет Богомолов свою «горькую пьесу», тем самым возвращая на круги своя ход жизни героев, которых не трогает даже самая горькая правда.
Фото: Владимир Постнов/ Пресс-служба Александринского театра